Микаладзе Ксаверий Георгиевич — князь, «черкашенин, потомок сладострастной княгини Тамары», «обольстительной наружности» и столь охочий «до женского пола, что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое» и «умер от истощения сил». При этом он был из тех немногих градоначальников, при которых глуповцам удалось слегка перевести дух. Застав их в состоянии полного одичания («перестали стыдиться, обросли шерстью и сосали лапы»), «изумленный» М. счел за благо «1) просвещение и сопряженные с оным экзекуции прекратить и 2) законов не издавать». Благодаря этому жители вскоре приняли человеческий облик. М. не только сам отличался учтивостью, но и полицейские при нем «настолько усовершенствовали свои манеры, что не всякого прохожего хватали за воротник». Разительный контраст между этой более чем скромной деятельностью и очевидными успехами «на том мирном пути, по которому чуть-чуть было не пошла глуповская цивилизация» при нем, Беневоленском и Прыще, иллюстрирует излюбленную мысль Щедрина о благотворности исчезновения или хотя бы ослабления административного вмешательства в народную жизнь.
Микаладзе Ксаверий Георгиевич — князь, «черкашенин, потомок сладострастной княгини Тамары», «обольстительной наружности» и столь охочий «до женского пола, что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое» и «умер от истощения сил». При этом он был из тех немногих градоначальников, при которых глуповцам удалось слегка перевести дух. Застав их в состоянии полного одичания («перестали стыдиться, обросли шерстью и сосали лапы»), «изумленный» М. счел за благо «1) просвещение и сопряженные с оным экзекуции прекратить и 2) законов не издавать». Благодаря этому жители вскоре приняли человеческий облик. М. не только сам отличался учтивостью, но и полицейские при нем «настолько усовершенствовали свои манеры, что не всякого прохожего хватали за воротник». Разительный контраст между этой более чем скромной деятельностью и очевидными успехами «на том мирном пути, по которому чуть-чуть было не пошла глуповская цивилизация» при нем, Беневоленском и Прыще, иллюстрирует излюбленную мысль Щедрина о благотворности исчезновения или хотя бы ослабления административного вмешательства в народную жизнь.